В связи с справедливостью (δικαιοσυνε) и несправедливостью (αδικια) нужно рассмотреть [следующие вопросы]: К каким поступкам то и другое может иметь отношение, обладание какого рода серединой есть справедливость, и в чём серединой является справедливое (το διακαιον)?

Мы видим, конечно, что все склонны называть справедливостью такой склад [души], при котором люди склонны к справедливым поступкам (πρακτικοι τον δικαιον), совершают справедливые дела (δικαιοπραγουσι) и желают справедливого (τα δικαια). Подобным образом и о несправедливости [говорят, что это такой склад], при котором поступают несправедливо (αδικουσι) и желают несправедливого (τα αδικα). Поэтому сперва пусть это и будет у нас как бы в общих чертах принято за основу.

Между тем с науками и умениями дело обстоит иначе, нежели со складами [души]. А именно для противоположностей признаётся существование одного и того же умения, или одной и той же науки, но склад как один из противоположных складов не может быть тождественным для противоположностей, скажем, от здоровья не бывает ничего ему противоположного, только здоровье, ведь походку мы определяем как здоровую, когда ходят так, как в здоровом состоянии.

Часто поэтому [душевный] склад узнаётся [при сопоставлении] с противоположным и часто по тому, с чем он имеет дело, например, когда очевидно, [в чём состоит] закалка, становится очевидным и то, в чём плохая закалка, и как по тому, что закаливает, [выясняется] она сама, так по ней – что закаливает, потому что если закалка – это крепость мышц, то отсутствие её – их вялость, а что закаливает, то делает мышцы крепкими.

Отсюда, как правило, следует, что если одно из двух [противоположных понятий склада] многозначно, то многозначно и другое, то есть если многозначно «справедливое», [или «правое»], то и «несправедливое», [или «неправое»].

По всей видимости, у «справедливости» и «несправедливости» много значений, но из – за их близости, что это соимённость, скрыто и не так заметно, как при далёких [значениях] (в последнем случае велико различие по внешнему виду), ясна, например, соимённость, когда называют «ключом», [«ключицей»], кость пониже шеи у животных и то, чем запирают двери.

Посмотрим теперь, в скольких значениях говорят: «Несправедливый» (αδικος). Итак, «несправедливым» считается тот, кто преступает закон (παρανομος), кто своекорыстен (πλεονεκτες) и несправедлив (ανισος), а отсюда ясно, что справедливый – это законопослушный (νομιμος) и справедливый (ισος). Стало быть, правосудие, [или право], – это законное и справедливое, а неправосудие, [или неправое], – это противозаконное и несправедливое. Коль скоро несправедливый своекорыстен, корысть его будет в благах вообще, но не во всех, а в тех, с которыми связана удача или неудача [в жизни] и которые, если взять их безотносительно, всегда являются благами, но применительно к тому или иному человеку не всегда. [Тем не менее] люди молят о таких благах и ищут их, [чего делать] не должно, но надо, с одной стороны, молить, чтобы блага безотносительные были бы [благами] и для них самих, а с другой – выбирать то, что для них блага.

Несправедливый не всегда избирает большее, но [иногда] и меньшее, если речь идёт о безусловном зле. А поскольку меньшее зло считается в известном смысле благом, своекорыстие же обращено на блага, то тем самым и здесь [несправедливого] надо считать своекорыстным. Он и несправедлив, ведь это [понятие] включает [присвоение «чужого» блага и отказ от «своего» зла] и [является, стало быть,] общим [понятием].

Коль скоро, как мы видели, преступающий законы неправосуден, а законопослушный правосуден (δικαιος), ясно, что всё законное в известном смысле справедливо. В самом деле, что определено законодательным [искусством], законно, а каждое из этих [определений] мы признаём справедливым, [то есть правом].

Законы говорят обо всём вместе, причём имеют в виду либо пользу всех, либо лучших, либо имеющих власть по добродетели или как–то ещё иначе, так что в одном из значений, [а именно в широком], мы называем справедливым то, что для взаимоотношений в государстве (πολιτικε κοινονια) создаёт и сохраняет счастье, и всё, что его составляет.

Закон, стало быть, предписывает как дела мужественного (например, не оставлять строя, не обращаться в бегство и не бросать оружия), так и благоразумного (например, не блудить, не насильничать), а также ровного (например, не бить и не бранить), соответственно и с другими добродетелями и пороками: В одном он наставляет, а другое воспрещает, причём если правильно составлен, то правильно, и хуже, если составлен небрежно.

Итак, справедливость сия есть полная добродетель, [взятая], однако, не безотносительно, но в отношении к другому [лицу]. Поэтому справедливость часто кажется величайшей из добродетелей, и ей дивятся больше, чем «свету вечерней и утренней звезды». И даже пословица говорит: «Всю добродетель в себе справедливость соединяет!».

И эта добродетель есть в первую очередь полная добродетель, так как обращение с нею – [это проявление] полной добродетели, а полнота здесь от того, что, обладая этой добродетелью, можно обращать её на другого, а не только на себя самого. А ведь многие способны обращать добродетель на свои собственные [дела], но на отношения с другим не способны. Потому–то метким слывёт изречение Бианта: «Мужчину чин покажет», ибо как начальник [он проявляет себя] в отношении к другому и во взаимоотношениях в государстве. На том же [основании] справедливость единственную из добродетелей почитают «чужим благом» затем, что она существует в отношении к другому.

Действительно, [справедливый] приносит пользу другому, будь то начальник или [один] из сограждан (κοσνονος).

Самый порочный человек, конечно, тот, чей порок обращается на него самого и близких, однако самый добродетельный не тот, чья добродетель обращается на него самого, а тот, чья – на другого, ибо это трудное дело. Потому данная справедливость не часть добродетели, а добродетель в целом, а противоположное не часть порочности, но порочность в целом. В чём же разница между добродетелью и данной справедливостью, ясно из сказанного выше, ибо, с одной стороны, они тождественны, а с другой – это разные понятия, а именно: Поскольку речь идёт об отношении к другому, постольку [перед нами] справедливость, а поскольку о соответствующем [душевном] складе, взятом безусловно, постольку о добродетели.

Но мы всё–таки исследуем справедливость как часть добродетели, ибо есть и такая, как мы утверждаем. То же самое справедливо и для несправедливости как части [порочности]. Что такая существует, доказывает [следующее]: Тот, чьи действия соответствуют иным порокам, конечно, поступает несправедливо, однако он ни в чём не своекорыстен (скажем, бросив по трусости щит, или обругав по злобе, или не пособив по скупости деньгами).

Когда же человек ведёт себя своекорыстно, [его поступки] часто ни одному из [пороков] не соответствуют, ни тем более всем [порокам], и всё же их отличает какая–то подлость (ведь этого человека мы осуждаем!) и несправедливость. А значит, существует особая «несправедливость», как бы часть от несправедливости в целом, и существует нечто «несправедливое» как часть от несправедливого [и] противозаконного в целом.

Далее, если один блудит ради наживы и за плату, а другой – по влечению, платя и платясь за это, то последнего скорее, пожалуй, сочтут распущенным, нежели своекорыстным, а первого – несправедливым, но не распущенным. Ясно, что это из – за наживы.

Далее, все прочие несправедливые дела (αδικεματα) всегда можно возвести к какому–нибудь пороку, например: Если совершил блуд – к распущенности, если оставил соратника [в бою] – к трусости, если ударил – к гневу, но если нажился, то ни к чему, кроме несправедливости.

Таким образом, очевидно, что наряду с несправедливостью в целом существует и некая другая, частная, именуемая так же, потому что по определению они относятся к одному и тому же роду, ведь и то и другое имеет смысл в отношении к другому [лицу], только несправедливость [в узком смысле] обращена на почесть, имущество, безопасность или на то, что (будь у нас одно слово) охватывает это всё и что [возникает] при удовольствии от наживы, а другая [несправедливость] обращена на всё, с чем имеет дело добропорядочный.

Ясно, таким образом, что существует несколько [видов] справедливости, и что наряду [с той, которая совпадает] с добродетелью в целом, существует некая другая; осталось выяснить, что это и каково оно.

Итак, несправедливое определено и как противозаконное, и как несправедливое, а справедливое – как законное и справедливое.

Несправедливость, о которой было сказано ранее, соответствует противозаконности. Поскольку же несправедливость [как неравенство] и противозаконность не тождественны, но различаются как часть по отношению к целому (ведь всё несправедливое [в смысле неравенства] противозаконно, но не всё противозаконное [в этом смысле] несправедливо), то несправедливое и несправедливость тоже не одни и те же, но [могут] отличаться от [несправедливости и несправедливого в целом], то есть одно [выступает] как часть, другое – как целое; действительно, несправедливость в смысле несправедливости – часть несправедливости в целом, точно так же как справедливость [в смысле справедливости – часть] справедливости в целом. Следовательно, нам нужно сказать о частной справедливости и частной несправедливости и о таком же справедливом и несправедливом. Поэтому оставим в стороне справедливость, подчинённую добродетели в целом и представляющую собою обращение добродетели в целом на другое [лицо], и соответствующую несправедливость, [которая так же соотносится] с порочностью [в целом]. Ясно также, как в соответствии с этим следует определить справедливое и несправедливое. Дело в том, что, может быть, большинство законных [поступков] совершается от добродетели в целом, так как закон предписывает жить по всей добродетели и запрещает – по любой порочности, а добродетель в целом создаётся поступками, которые представляют собою узаконенные [действия], установленные законодателём для воспитания на общее [благо]. По поводу воспитания каждого в отдельности, благодаря которому муж [бывает] добродетелен в безусловном смысле слова, впоследствии надо [будет] определить, к государственной или другой науке это относится, ибо, по – видимому, быть добродетельным мужем и [добродетельным] гражданином не во всех отношениях одно и то же.

Один вид частной справедливости и соответствующего права (το δικαιον) связан с распределением (εν ταις διανομαις) почестей, имущества и всего прочего, что может быть поделено между согражданами (κοινονιουντες) определённого государственного устройства (именно среди них одному возможно иметь в сравнении с другим несправедливую или справедливую [долю] (ανισον και ισον). Другой [вид] – направительное (διορτοτικον) право при взаимном обмене (συναλλαγματα). Оно состоит из двух частей; дело в том, что обмен бывает произвольный (ηεκουσια) и непроизвольный (ακουσισ), а именно: Произволен такой, как купля, продажа, ссуда, залог, заём, задаток, платёж (произвольными они называются потому, что начало этих обменов зависит от нашей [воли]), а непроизвольный обмен осуществляется тайком – скажем, кража, блуд, спаивание приворотным зельем, сводничество, переманивание рабов, убийство исподтишка, лжесвидетельство – или подневольно – скажем, посрамление, пленение, умерщвление, ограбление, увечение, брань, унижение.

Поскольку несправедливый несправедлив и несправедливое несправедливо, ясно, что между [крайностями] несправедливого существует некая середина. Это и есть справедливое равенство (το ισον), ибо, в каком действии возможно «больше» и «меньше», в том возможно и справедливое равенство. Следовательно, если несправедливое несправедливо, то справедливое – справедливо; именно так все и думают даже без рассуждения. Поскольку же справедливое равенство – это середина, то справедливое – это [тоже], видимо, какая–то середина, а справедливое равенство предполагает не менее двух [доль и двух сторон]. Соответственно и правосудие необходимо является серединой и справедливым равенством по отношению к чему–то и для кого–то, притом как середина [оно находится] между какими–то [крайностями] (а именно между «больше» и «меньше»), а как справедливое равенство – это [равенство] двух [доль], наконец, как право – это [право] для известных [лиц].

Право, таким образом, с необходимостью предполагает не менее четырёх [вещей], потому что и тех, для кого [существует право, не менее] двух, и то, к чему [оно применяется], – две вещи. При этом для лиц и для вещей будет иметь место одно и то же уравнивание (ισοτες), ибо одинаково отношение одной пары, [то есть вещей], и другой, [то есть лиц], а именно: Если люди не равны, они не будут обладать равными [долями], вот почему борьба и жалобы [в суд] бывают всякий раз, когда не равные [доли] имеют и получают равные [люди] или, [наоборот], не равные [люди] – равные [доли]. Это дополнительно проясняется [понятием] «по достоинству». Дело в том, что распределительное право, с чем все согласны, должно учитывать известное достоинство, правда, [«достоинством»] не все называют одно и то же, но сторонники демократии – свободу, сторонники олигархии – богатство, иные – благородное происхождение, а сторонники аристократии – добродетель.

Следовательно, право есть нечто соотносительное [то есть пропорциональное]. А входить в пропорцию – это свойство не только числа самого по себе, но вообще счисляемого. Пропорция есть приравнивание (ισοτες) отношений и состоит не менее чем из четырёх членов. Ясно, таким образом, что из четырёх членов состоит прерывная пропорция. Но и непрерывная тоже. Ведь в ней одним членом пользуются как двумя и повторяют его дважды, например A относится к B, как B относится к Y. Значит, B повторено дважды, а следовательно, если B дважды и поставить, членов пропорции будет четыре. Так и право предполагает не менее четырёх [членов] и отношение здесь то же самое, ведь они разделены соответственно на лица и вещи. А значит, как член A будет относиться к B, так Y – к S, и соответственно [в другом порядке]: Как A к Y, так B к S, следовательно, [точно так относится] и целое к целому, [A+Y, B+S] и распределение объединяет в пары именно эти [слагаемые целого], а если именно так составили [одно и другое целое], то пары объединены справедливо.

Итак, объединение в пары A с Y и B с S – это правосудие в распределении, и правосудие это представляет собою середину, а неправосудие – нарушение пропорциональности, ибо пропорциональность – это середина и право состоит в пропорциональности.

(Эту пропорцию математики называют геометрической, так как в геометрической пропорции суммы членов относятся именно так, как каждый член пропорции к соответствующему члену). Но эта пропорция не непрерывная, потому что в ней не может быть члена, который, будучи одним, обозначал бы и того, кому [нечто уделяется], и то, что [уделяется].

Итак, правосудие это – пропорциональность, а неправосудие – непропорциональность. Значит, [в последнем случае] одно отношение больше, а другое меньше; именно так и происходит на деле. Действительно, поступая несправедливо, имеют блага больше, [чем следует], а терпя неправосудие – меньше. А со злом наоборот: При сравнении с большим меньшее зло подпадает определению блага, ибо меньшее зло предпочтительнее большего, а что предпочтительно, то и благо, и, чем больше [нечто предпочитают], тем большее [это благо]. Таков, следовательно, один вид правосудия.

Осталось рассмотреть ещё одно право – направительное, которое имеет место при произвольном и непроизвольном обмене. Этот вид права иной в сравнении с предыдущим. Дело в том, что правосудие в распределении общественного всегда согласуется с названной, [то ест геометрической], пропорцией (ибо и тогда, когда распределяют общее имущество, распределение будет соответствовать тому же самому отношению, в каком находятся друг к другу взносы [участников]), а неправосудие, противоположное этому правосудию, состоит в непропорциональности.

Что же касается правосудия при обмене, то оно хотя [и означает] известное справедливое равенство (а неправосудие – несправедливое неравенство), но соответствует не этой пропорции, а арифметической. Ведь безразлично, кто у кого украл – добрый у дурного или дурной у доброго – и кто сотворил блуд – добрый или дурной, но если один поступает несправедливо, а другой терпит неправосудие и один причинил вред, а другому он причинён, то закон учитывает разницу только с точки зрения вреда, с людьми же он обращается как с равными. Так что если данное нарушение права представляет собою нарушение равенства, то судья [как вершитель правосудия] старается восстановить его, ведь и тогда, когда один получил увечье, а другой его нанёс или [один] убил, а другой умер, страдание и деяние различают как несправедливо неравные [доли], [а судья], отнимая наживу, восстанавливает равенство с помощью «убытка», [то есть взыскания]. В подобных случаях, конечно, выражаются обобщённо (ηος ηαπλος ειπειν), даже если название иногда не подходит, скажем «нажива» для побившего и «убыток» для пострадавшего, и тем не менее, когда страдание измерено, одно зовётся «убытком» (ηε δζεμια), а другое – «наживой» (το κερδος).

Таким образом, справедливое равенство – это середина между «больше» и «меньше», а нажива и убыток – это «больше» и «меньше» в противоположных смыслах, то есть больше блага и меньше зла – нажива, а наоборот – убыток.

Серединой между тем и другим оказывается справедливое равенство, которое мы определяем как справедливое, следовательно, исправительное правосудие подразумевает середину между убытком и наживой.

Вот почему при тяжбах прибегают к посредничеству судьи (δικαστες), ведь идти к судье – значит идти к правосудию, так как судья хочет быть как бы одушевлённым правосудием. И ищут судью, который стоит посредине [между сторонами]; некоторые даже называют судей «посредниками», полагая, что, найдя посредника, найдут и правосудие. Выходит, правосудие – это какая–то середина, раз судья – [это посредник].

Судья уравнивает по справедливости, причём так, как [геометр уравнивает отрезки] неравно поделенной линии: Насколько больший отрезок выходит за половину, столько он отнял и прибавил к меньшему отрезку. Когда целое разделено надвое, признают, что имеют свою [долю], когда получили равные [доли]. А равное – это среднее между большим и меньшим по арифметической пропорции. (Потому и называют правосудие «δικαιον», что это [делёж] пополам – «διχα», как бы говоря «δικαιον», и вместо «δικαστες» – «διχαστες»).

Действительно, если отнять часть от одной из двух равных [величин] и прибавить к другой, последняя на две эти части больше первой, если же отнять, но не прибавить, [что отняли], то вторая величина больше первой только на одну часть. Следовательно, [то, к чему прибавили], на одну часть больше средней [величины], а средняя [величина] на одну часть больше того, от чего отняли. По этой части, таким образом, мы узнаем и что нужно отнять у владеющего слишком многим, и что добавить владеющему слишком малым, ибо насколько средняя [величина] превосходит [меньшую), столько нужно добавить имеющему меньшую часть, а насколько средняя [величина] превышена, столько нужно отнять от наибольшей части.

[Возьмём, например, три] равных между собой [отрезка]: AA, BB и YY, отнимем от AA [отрезок] AE и прибавим его к YY, обозначив через ES, так что весь [отрезок] SYY больше EA на YS+YG, а, следовательно, больше BB на SY.

Названия эти, и «убыток», и «нажива», пришли из [области] произвольного обмена. Ведь иметь больше своей [доли] – значит «наживаться», а иметь меньше, чем было первоначально, – значит «терпеть убытки», как бывает при купле, продаже и всех других [делах], дозволенных законом. А когда нет ни «больше», ни «меньше», но как раз всё то же самое, говорят, что у каждого его [доля] и никто не терпит убытка и не наживается.

Итак, правосудие при обмене, противном воле, – это, во–первых, середина между своего рода наживой и убытком и, во–вторых, обладание справедливо равной [долей] до и после [обмена].

Некоторые считают между тем, что расплата (το αντιπεποντηος) и есть вообще (ηαπλος) правосудие, как то и утверждали пифагорейцы, ибо вообще они определяли правосудие, [или право], просто (ηαπλος) как расплату с другим [лицом, то есть с потерпевшим]. Однако [понятие] расплаты не подходит ни для распределительного права, ни для направительного (впрочем, в Радамантово «право» вкладывают всё–таки тот смысл: «Терпишь, когда что содеял, то правда прямая родится», ибо [оно] многому противоречит. Так, например, если исполняющий должность начальника (αρκηον) нанёс удар, то ответный удар наносить не следует, а если удар нанесён начальнику, то [в ответ] следует не только ударить, но и подвергнуть каре. И, кроме того, весьма важно, произвольно ли [действовал человек] или непроизвольно. Между тем во взаимоотношениях [на основе] обмена связующим является именно такое право – расплата, основанная, однако, не на уравнивании, а на установлении пропорции. Дело ведь в том, что и государство держится на пропорциональном ответном даянии. В самом деле, либо стремятся [делать] зло в ответ на зло, а [вести себя] иначе кажется рабством, либо – добро [за добро], а иначе не бывает передачи (μεταδοσις), между тем как вместе держатся благодаря передаче, недаром храмы богинь Благодарения ставят на видном месте, чтобы воздаяние (ανταποδοσις) осуществлялось, это ведь и присуще благодарности – ответить угодившему услугой за услугу и в свой черёд начать угождать ему.

Пропорциональное воздаяние получается при перекрестном попарном объединении. Так, например, строитель дома будет A, башмачник – B, дом – Y, башмаки – S. В этом случае строителю нужно приобретать [часть] работы этого башмачника, а свою собственную передавать ему.

Если сначала имеется пропорциональное равенство [работы], а затем произошла расплата, получится то, что называется [справедливым в смысле справедливого равенства]. А если нет, то имеет место неравенство, и [взаимоотношения] не поддерживаются, ничто ведь не мешает работе одного из двух быть лучше, чем работа другого, а между тем эти [работы] должны быть уравнены. Так обстоит дело и с другими искусствами: Они были бы уничтожены, если бы, производя, не производили нечто определённого количества и качества, а получая это, не получали бы [как раз] такое количество и качество. Ведь [общественные] взаимоотношения возникают не тогда, когда есть два врача, а когда есть, [скажем,] врач и земледелец и вообще разные и неравные [стороны], а их-то и нужно приравнять.

Поэтому всё, что участвует в обмене, должно быть каким – то образом сопоставимо. Для этого появилась монета и служит в известном смысле посредницей, ибо ею всё измеряется, а значит, как преизбыток, так и недостаток, и тем самым сколько башмаков равно дому или еде. Соответственно отношения строителя дома к башмачнику должны отвечать отношению определённого количества башмаков к дому или к еде. А если этого нет, не будет ни обмена, ни [общественных] взаимоотношений. Не будет же этого, если [обмениваемые вещи] не будут в каком-то смысле равны. Поэтому, как и было сказано выше, всё должно измеряться чем – то одним. Поистине такой мерой является потребность, которая всё связывает вместе, ибо, не будь у людей ни в чём нужды или нуждайся они по – разному, тогда либо не будет обмена, либо он будет не таким, [то есть не справедливым], и, словно замена потребности, по общему уговору появилась монета, оттого и имя ей «νομισμα», что она существует не по природе, а по установлению (νομοι) и в нашей власти изменить её или вывести из употребления.

Итак, расплата будет иметь место, когда справедливое равенство установлено так, чтобы земледелец относился к башмачнику, как работа башмачника к работе земледельца.

Но этого в виде пропорции не следует представлять, когда обмен уже совершён (иначе оба преимущества будут находиться у одного из крайних [членов пропорции]), а лишь когда [стороны] обладают своим собственным. Тогда они равны и [могут] участвовать (κοινονοι) [в общей жизни], так как это приравнивание может осуществиться. [Пусть] земледелец – A, еда – Y, башмачник – B и его работа, приравненная [к Y], – S. Будь невозможной подобная расплата, не было бы и [общественных] взаимоотношений.

Что потребность связывает так, как будто существует известное единство, станет, должно быть, ясно, потому что если нет потребности друг в друге (у обеих ли сторон или у одной из двух в другой), то обмен и не происходит, например, когда у одного есть то, в чём другой, нуждаясь (скажем, в вине), позволяет [взамен] вывоз хлеба. А значит, это, [то есть хлеб и вино], должно быть приравнено.

И если сегодня нет ни в чём нужды, то монета служит нам как бы залогом возможности обмена в будущем, если возникнет нужда, ибо нужно, чтобы у того, кто приносит [деньги], была возможность приобрести [на них что–либо].

Но и монета претерпевает то же, [что и другие блага], ведь не всегда она имеет равную силу. И всё же монета более тяготеет к постоянству. Потому и нужно, чтобы всему была назначена цена, ибо в таком случае всегда будет возможен обмен, а если будет обмен, будут и [общественные] взаимоотношения.

Итак, монета, словно мера, делая вещи соизмеримыми, приравнивает, и как без обмена не было бы [общественных] взаимоотношений, так без приравнивания – обмена, а без соизмеримости – приравнивания.

Конечно, в действительности вещи столь различные не могут стать соизмеримы, но, если иметь в виду потребность, основания [для соизмерения] достаточны.

Итак, должна существовать какая-то единица [измерения], причём [основанная] на условленности, и потому она зовётся νομισμα, в самом деле, она делает всё соизмеримым, ибо всё измеряют монетами.

[Пусть] дом – A, десять мин – B, ложе – Y; A – это половина B, если дом стоит пять мин или равен пяти минам. Ложе Y есть десятая часть B; ясно тогда, сколько лож равно дому, а именно пять. Ясно также, что до монеты обмен происходил как раз таким образом, потому что безразлично, дать ли за дом пять лож или цену пяти лож.

Итак, что есть неправосудие и что есть правосудие – сказано.

Коль скоро эти [понятия] определены, ясно, что справедливость в действии (δικαιοπραγια) означает середину между тем, чтобы поступать несправедливо (το αδικειν), и тем, чтобы терпеть неправосудие (το αδικειστηαι): В одном случае имеют больше [должного], в другом – меньше. А справедливость состоит в обладании некоей серединой, однако не в том же смысле, что прочие добродетели, но потому, что она принадлежит середине, а несправедливость – крайностям.

Справедливость, стало быть, есть то, в силу чего справедливый считается способным поступать справедливо по сознательному выбору и [способным] распределять [блага] между собою и другими, а также между другими [лицами] не так, чтобы больше от достойного избрания [досталось] ему самому, а меньше – ближнему (и наоборот – при [распределении] вредного), но [так, чтобы обе стороны получили] пропорционально равные доли; так же он поступает, [распределяя доли] между другими лицами.

Напротив, несправедливость предполагает несправедливое, [то есть неправое], а значит, в выгодном и вредном соответственно избыток и недостаток, которые нарушают пропорциональность. Вот почему несправедливость – это избыток и недостаток, ведь она [причина] избытка и недостатка, и притом для самого [несправедливого человека – причина] избытка в безусловно выгодном и недостатка во вредном, а для других в целом [всё] так же, только пропорциональность может нарушаться в любую сторону. Итак, несправедливое дело (το αδικεμα) [имеет две стороны]: [Иметь] «меньше» означает терпеть неправосудие, [иметь] «больше» – несправедливо поступать.

На этом сочтём завершённым разговор о справедливости и несправедливости, о том, какова их природа, а соответственно и об общих [понятиях] справедливого и несправедливого.

Поскольку можно, поступая несправедливо, не быть ещё несправедливым [человеком, спрашивается]: В каком несправедливом деле, поступая несправедливо, человек тем самым является несправедливым с точки зрения [той или иной] частной несправедливости, скажем является вором, или блудником, или разбойником? Или же так различие обнаружено не будет? Пусть даже человек сошёлся с [замужней] женщиной, зная, кто она, однако источник [поступка] – не сознательный выбор, а страсть. И вот, поступая несправедливо, [человек всё-таки] не является несправедливым [по устоям], например не вор, хотя украл, и не блудник, хотя блудил; соответственно и в других случаях.

Выше было сказано, как связаны расплата и право. Нужно между тем помнить, что исследуется вообще право и государственное право. Последнее имеет место для участвующих в общей жизни ради самодостаточного бытия [в государстве], причём для [граждан] свободнорождённых и равных пропорционально или арифметически. А посему, у кого этого нет, у тех нет друг по отношению к другу государственного правосудия, а есть лишь [внешне] схожая его разновидность. Правосудие существует для тех, у кого есть закон, относящийся к ним самим, а закон [нужен] для того, в чём [возможна] несправедливость, ибо «правда», [то есть приговор] (δικε), представляет собою суд над правым и неправым (δικαιου και αδικου).

Итак, где [возможна] несправедливость, там есть и возможность поступать несправедливо (но там, где есть возможность поступать несправедливо, не всегда [возможна] несправедливость), а это значит [возможность] уделять себе большую [долю] безусловных благ и меньшую – безусловных зол. Поэтому мы разрешаем начальствовать не человеку, а слову [закона] (λογος), так как человек себе [уделяет больше благ и меньше зол] и делается тираном. Между тем начальник – страж правосудия, а раз правосудия, то и равенства по справедливости. А поскольку считается, что у него, если только он в самом деле правосуден, «больше» не бывает (он ведь не уделяет себе больше безусловного блага, за исключением того, что для него пропорционально, потому его труд на [пользу] другому, и недаром говорят, что справедливость – это «чужое благо», как и было ранее сказано), постольку ему следует давать определённое вознаграждение, а именно уважение и почести, те же, кому это недостаточно, становятся тиранами.

Право господ и отцов не то же, [что правосудие граждан], хотя и подобно ему; дело в том, что невозможна безусловная несправедливость по отношению к своему, а приобретение, [то есть раб], и ребёнок (покуда он не достиг определённого возраста и не отделился), – это как бы часть самого [владельца], себе же сознательно никто вредить не собирается. Именно поэтому в отношении самого себя не бывает несправедливости. Следовательно, здесь, [между рабом и господином, детьми и отцом], нет ни нарушения, ни соблюдения государственного права, ибо мы видим, что [последнее] основано на законе и бывает у тех, кому по природе присуще иметь закон, а это те, кто поровну участвуют (ηυπαικηει ισοτες) и в начальстве и в подчинении. Поэтому правосудие существует, скорее, в отношении к жене, а не к детям и приобретениям, [то есть рабам]; это и есть семейное право, но и оно разнится от государственного.

Государственное правосудие частью естественно, частью – узаконено; оно естественно, если повсюду имеет одинаковую силу и не зависит от признания и непризнания [его людьми]. Но если изначально не важно, так [поступать] или иначе, а тогда важно, когда это [уже] установлено, например, что [пленника] выкупают за одну мину или что в жертву приносят одного козла, а не двух баранов, то [перед нами] узаконенное [право]. Сюда же относятся законы, установленные для отдельных случаев (например, о жертве Брасиду), а также все [частные вопросы], по которым, голосуя, принимают особые решения.

Иные считают узаконенными все [виды права], ибо природное неизменно и повсюду имеет ту же силу; так, например, и здесь, и в Персии огонь жжётся, однако, как меняется то, что [считается] справедливым, видят [своими глазами]. В таком виде это [мнение] неверно, но в известном смысле может быть [верно]. Для богов, во всяком случае, [изменчивость], видимо, совершенно исключена, а для нас хотя и возможно нечто [правое] от природы, всё это, однако, изменчиво, и вместе с тем одно существует от природы, другое – не от природы.

Какое [право] от природы, а какое по закону и уговору, если речь идёт о том, что может быть и так, и иначе, и при условии, что и то и другое подвержено изменениям, также ясно, и для других вещей подходит такое же разграничение. В самом деле, от природы сильней правая рука, но всё-таки всем можно стать с двумя правыми руками.

Те из правовых [установлений], что основаны на уговоре и взаимной выгоде, можно уподобить мерам; действительно, меры для вина и хлеба не везде равны: У скупщиков они больше, у [розничных] торговцев – меньше. Подобным образом и правовые [установления], не природные, а человеческие, не бывают повсюду тождественны, коль скоро и государственные устройства [не повсюду тождественны], между тем как лишь одно [из них] повсюду является лучшим по природе.

Каждое [положение] права или закона есть как бы общее по отношению к частному, ибо поступки многообразны, а [положение] – как общее – всякий раз одно.

Разнятся же несправедливое дело (το αδικεμα) и [понятие:] «Несправедливое» (το αδικον), справедливое дело (δικαιομα) и [понятие:] «Справедливое» (το δικαιον). Несправедливое может быть по природе или по установлению, и, когда это осуществилось в поступке, тогда [перед нами] несправедливое дело, но прежде чем осуществилось – это ещё не [дело], а [понятие] несправедливого. Соответственно и с справедливым делом.

Общее понятие скорее называется [словом:] «Праводелание» (δικαιοπραγεμα), а «справедливое дело» [обозначает] исправление несправедливого дела. Впоследствии надо будет внимательно рассмотреть каждое в отдельности: Каковы виды [справедливого и несправедливого дела], сколько таких [дел] и с чем они могут быть связаны.

Коль скоро [понятия] справедливого и несправедливого таковы, как мы сказали, человек поступает несправедливо и справедливо тогда, когда совершает поступки по своей воле, а когда он совершает их невольно, то ни справедливое, ни несправедливое не имеет места, разве только привходящим образом, то есть он совершает поступки, которые, смотря по обстоятельствам, являются справедливыми или несправедливыми.

Определение несправедливого и справедливого дела зависит от его произвольности и непроизвольности, ибо, когда [несправедливое ещё и] произвольно, оно осуждается, и тогда имеет место несправедливое дело, а следовательно, нечто будет «несправедливым», не будучи ещё «несправедливым делом», а именно если не добавляется произвольность.

Произвольным я называю, как было сказано и прежде, какой-либо из зависящих от самого человека поступков, который он совершает сознательно и не по неведению о том, против кого, посредством чего и ради чего он это делает, например кого он бьёт, чем и зачем, причём всё это независимо от случайных обстоятельств и не подневольно (так, если кто-нибудь, взявши руку человека, ударит другого, то это будет не по воле [ударившего], ибо от него не зависит). Может быть и так, что удар наносят отцу, зная, что это человек или кто – то из присутствующих, но что отец – и не ведая. Соответственно необходимо разграничение [самого] поступка и того, что относится в целом к его совершению. Если поступок совершён в неведении или хотя и не в неведении, но независимо от самого человека или подневольно, это поступок непроизвольный. Многое ведь из того, что существует от природы, мы совершаем и испытываем, зная это, [но] ничто из этого не является ни произвольным, ни непроизвольным, как, например, старение или умирание. И случайные обстоятельства также влияют на несправедливое и справедливое. Если кто – нибудь отдаёт назад вверенное [ему имущество] против своей воли и из страха, то не следует говорить, ни что он поступает справедливо, ни что он осуществляет правосудие иначе, нежели случайным образом. Точно так же, если человек не возвращает вверенное [ему имущество] вынужденно и против своей воли, следует говорить, что он нарушает справедливое и совершает несправедливое в силу случайных обстоятельств. Одни произвольные поступки мы совершаем по сознательному выбору, а другие – не по выбору, ибо сознательно выбрано то, о чём предварительно принято решение, о чём же не принимают решений заранее, то не выбирают сознательно.

При взаимоотношениях в государстве вред может быть трояким. Поступки, [приносящие вред], обусловлены неведением, когда действуют против того, посредством того и того ради, [против кого, посредством чего и чего ради] не предполагали действовать; так, человек либо не [хотел] бросать, либо не в то, либо не тем, либо не затем, а вышло вопреки ожиданию, например думал не ранить, а уколоть, или не это [существо], или не этим [орудием].

Итак, если вред причинён вопреки расчёту, то случилась неудача, а если не вопреки расчёту, но без участия порочности, то совершён проступок (ибо проступок совершают, когда сам человек – источник вины, а неудача случается, когда источник вовне). Когда действуют сознательно, однако не приняв решения заранее, то [перед нами] несправедливое дело; случается это между людьми из-за порыва ярости и из-за других страстей, вынужденные они или естественные. Причиняя этот вред и совершая такие проступки, люди поступают несправедливо, и имеют место несправедливые дела, но из-за этого люди всё-таки в каком-то смысле не «несправедливые» [по складу] и не «подлые». Дело в том, что причинённый вред не обусловлен их испорченностью.

Когда же [человек причиняет вред] по сознательному выбору, он несправедливый [по своему складу] и испорченный. Суд поэтому правильно расценивает совершённое в порыве ярости как совершённое без умысла, ибо источником здесь является не тот, кто действует движимый порывом, а тот, кто разгневал.

Добавим к этому, что спорно здесь не «было или не было», а право [так действовать], ибо гнев бывает [обращён] на то, что кажется несправедливостью. Итак, спорно не то, что произошло (как в случае с обменом, при котором одна сторона с необходимостью порочна (μοκητερος), если только её действия не объясняются забывчивостью), напротив, о [самом] предмете [стороны] согласны, а спорят о том, на чьей стороне право (кто злоумышляет, отнюдь не пребывает в неведении на этот счёт), так что второй думает, что терпит неправосудие, а другой [так] не [думает].

Значит, если человек по сознательному выбору, [то есть преднамеренно], причинил вред, он поступает несправедливо и уже из-за таких [преднамеренных] несправедливых дел, когда нарушается пропорциональность или справедливое равенство, является несправедливым [по складу]. Соответственно и справедливым человек является тогда, когда справедливые дела он совершает по сознательному выбору, а о справедливом деле можно говорить, если поступают только по своей воле.

Из непроизвольных поступков одни вызывают сочувствие, другие нет.

Проступки, совершённые не только в неведении, но и по неведению, вызывают сочувствие, а совершённые не по неведению, но в неведении из-за страсти, причём противоестественной и нечеловеческой, сочувствия не вызывают.

Может возникнуть вопрос: Достаточно ли уже разграничены [понятия:] «Терпеть неправосудие» и: «Поступать несправедливо»? Прежде всего, возможно ли то, что [так] странно выразил Еврипид:

– Я мать убил свою, мой короток рассказ.

– То воля вас двоих? Или её одной?

В самом деле, возможно ли «терпеть неправосудие» (αδικειστηαι) воистину по своей воле, или [это] невозможно, но такое всегда непроизвольно, так же как всякий несправедливый поступок – это [поступок] произвольный? И [терпят неправосудие] всегда ли по своей воле, или всегда против воли, или же в одних случаях имеет место одно, а в других другое?

То же самое относится и к [понятию:] «Терпеть правосудие» (δικαιουστηαι), так как совершение справедливого дела (δικαιοπραγειν) всегда произвольно, а потому вполне разумно полагать в обоих случаях сходное противопоставление, то есть терпеть неправосудие и правосудие – это либо [действия] произвольные, либо непроизвольные. Однако даже применительно к: «Терпеть правосудие» было бы, пожалуй, нелепо [считать, что это] всякий раз произвольно: Действительно, некоторые «терпят правосудие» не по своей воле.

Можно задать затем и следующий вопрос: Всякий ли, кто испытал несправедливое (το αδικον πεποντηος), [необходимо] терпит от кого – то неправосудие, или же как с действием, так и с претерпеванием? В самом деле, и в том и в другом смысле, [и в действительном, и в страдательном], можно быть причастным справедливым [поступкам] случайно. Ясно, что точно так обстоит дело и с несправедливыми [поступками] (τα αδικα), ибо не одно и то же делать несправедливое (ταδικα πραττειν) и поступать несправедливо (αδικειν), так же как [не одно и то же] испытывать несправедливое (αδικα πασκηειν) и терпеть неправосудие (αδικειστηαι); это же справедливо и для [понятий:] «Совершать справедливые дела» (δικαιοπραγειν) и: «Терпеть правосудие» (δικαιουστηαι), потому что невозможно терпеть неправосудие, если нет того, кто поступает несправедливо, или терпеть правосудие, если нет того, кто делает справедливое дело.

Если же «поступать несправедливо» – значит вообще вредить кому – либо по своей воле, а «по своей воле» – значит, зная, кому, чем и как [причиняется вред], причём невоздержный вредит сам себе по своей воле, то получится, что он по своей воле терпит неправосудие и что возможно, чтобы человек сам с собой поступал несправедливо (αυτος ηαυτον αδικειν). Этот вопрос – возможно ли самому с собой поступать несправедливо – один из вопросов, вызывающих затруднения. Добавим также, что от невоздержности человек может по своей воле терпеть вред от другого, [действующего] по своей воле, так что оказывается возможным терпеть неправосудие по своей воле.

Но может быть, определение неверно и к тому, что вред причиняют, зная, кому, чем и каким способом, нужно прибавить: «Вопреки желанию»?

Действительно, человек по своей воле терпит вред (βλαπτεται) и испытывает [что – то] несправедливое (ταδικα πασκηει), но никто не терпит неправосудие (αδικειται) по своей воле, ибо никто [этого] не хочет, в том числе невоздержный, напротив, его поступки противоречат [его] желанию, потому что никто не желает того, о чём он не думает, что это добропорядочно, а невоздержный совершает такие поступки, какие, он думает, совершать не следует. Но тот, кто отдаёт своё собственное, подобно тому как Гомер говорит о Главке, давшем Диомеду «…доспех золотой свой за медный, во сто ценимый талантов {…} за стоящий девять», не терпит неправосудие, ведь от него зависит, давать [или не давать], а терпеть [или не терпеть] неправосудие от него не зависит, но [для этого] должен быть в наличии тот, кто поступает несправедливо.

Итак, ясно, что «терпеть неправосудие» нельзя по своей воле.

Из [вопросов], выбранных нами, нужно [обсудить] ещё два: Кто поступает несправедливо, тот ли, кто уделяет [кому – то часть], большую, чем тому по достоинству, или тот, кто такую [часть] имеет, а также можно ли поступать несправедливо с самим собой?

В самом деле, если возможно первое положение, то есть несправедливо поступает распределяющий, а не тот, кто имеет больше, [чем следует], тогда если кто – либо уделяет другому больше, чем себе, сознательно и по своей воле, то он сам с собою поступает несправедливо; принято считать, что именно это делают умеренные люди, потому что добрый склонен [брать] меньше. Но может быть, и это не так просто? Ведь может случиться, что он имеет свою корысть в другом благе, скажем, в славе или в безусловно прекрасном. Кроме того, [вопрос] решается ссылкой на определение [понятия:] «Поступать несправедливо», ибо [поступающий так] ничего не испытывает вопреки своему желанию и, значит, по крайней мере в силу этого [обстоятельства], не терпит неправосудие, а если [ему что – то] и [причиняется], то всего – навсего вред.

Очевидно также, что несправедливо поступать может распределяющий, но не всегда [так поступает] тот, кто имеет больше, ибо не тот поступает несправедливо, у кого в наличии несправедливая [доля], а тот, у кого есть воля делать [свою долю несправедливой]. Это и есть источник поступка, который заключён в распределителе, но не в получателе.

Далее, поскольку «делать» имеет много смыслов, можно сказать, будто убивают неодушевлённые предметы, и рука, и слуга по приказу [хозяина], но они не поступают несправедливо, хотя и делают несправедливые вещи.

Кроме того, если в неведении [тех или иных обстоятельств] человек [кого-то] осудил, он не поступает несправедливо с точки зрения узаконенного правосудия и суд его не несправедливый, но в каком – то ином смысле этот человек всё же несправедливый, ибо законное правосудие и первичное – разные вещи. Если же судил несправедливо, зная [это], то и сам поступает своекорыстно, ища благодарности или добиваясь мести. А потому, кто, имея такую цель, вынес судебное решение несправедливо, тот своекорыстен, подобно тому, кто принял участие в [самом] несправедливом деле; действительно, присудив спорное поле, он тоже получил – не поле, [правда], а деньги.

Люди уверены, что от них зависит поступать [или не поступать] несправедливо, а потому [думают], что легко быть справедливым. Но это не так, ибо легко и в их власти сойтись с женой соседа, поколотить того, кто поблизости, и дать взятку, но делать [даже] это, имея соответствующий склад [души], и не легко и не зависит от них.

Соответственно и в том, чтобы познать, что такое справедливые вещи и что – несправедливые, как они думают, нет ничего мудрёного, потому что, о чём говорят законы, сообразить не трудно, но это [ещё] не справедливое, разве что привходящим образом; [только] поступки, совершаемые определённым образом, и [доли], уделяемые определённым образом, [могут быть] справедливы, а потому знать это – труд больший, чем [знать, что полезно] для здоровья, так как даже в этом случае легко знать, [что полезны] и мёд, и вино, и морозник, и прижигание, и вскрытие, но [знать], как нужно применить [это] к здоровью, для кого и когда, столь же большой труд, как и быть врачом.

По той же самой причине люди думают, что справедливому ничуть не менее свойственно поступать несправедливо, так как справедливый человек ничуть не хуже, но даже лучше смог бы совершать любой из такого рода поступков, то есть сойтись с [чужой] женой и поколотить [кого–нибудь], а мужественный мог бы бросить щит и, обратившись [спиной к врагу], бежать куда глаза глядят. Между тем «трусить» и «поступать несправедливо» не значит (если не считать случайных совпадений) [просто] делать это, но значит делать это, имея соответствующий склад [души], подобно тому как врачевание или лечение состоит не в том, чтобы резать или не резать, давать или не давать лекарство, но в определённом качестве [этих действий].

Правосудие существует для тех, кто причастны к безусловным благам, но имеют в них избыток или недостаток, ибо для иных невозможен избыток этих благ, как, вероятно, для богов, а для других, неизлечимо порочных, нет даже самой малой частицы блага, чтобы была им на пользу, но всё во вред, для третьих же [блага полезны] до известной степени, вот почему правосудие имеет дело с людьми.

Следующее, о чём надо сказать, – это доброта (επιεικεια) и добро (το επιεικες), [а именно сказать], как доброта относится к справедливости, а добро – к праву.

Если тщательно взвесить, окажется, что [эти вещи] не являются тождественными во всех отношениях, но и не различны по роду. Причём иногда мы хвалим «добро» и «доброго мужа», так что при похвале переносно [употребляем: «Добрый»] и для других [добродетелей, кроме справедливости], вместо [слова:] «Добродетельный», чтобы показать, что быть добрее лучше, а иногда, если следовать смыслу слова (τοι λογοι ακολουτηειν), кажется странным, если добро похвально, хотя это нечто помимо права. В самом деле, либо право, либо добро не есть нечто добропорядочное, коль скоро это разное, либо, если и то и другое добропорядочно, то [справедливое и доброе] тождественны. Из–за этих [рассуждений], вероятно, и возникает затруднение в связи с [понятием] добра, но все они в каком – то смысле правильны и самим себе ничуть не противоречат. Дело в том, что «добро», будучи лучше какого–то [вида] права, есть [всё–таки] «правое», а не лучше права как некий другой род. Следовательно, право и добро тождественны, и при том, что и то и другое добропорядочно, добро выше.

Затруднение создаёт то, что хотя добро есть право, однако право не в силу закона, а [в качестве] исправления законного правосудия. Причина этого в том, что всякий закон [составлен] для общего [случая], но о некоторых вещах невозможно сказать верно в общем [виде]. Поэтому в тех случаях, когда необходимо сказать в общем виде, но нельзя [сделать это] правильно, закон охватывает то, что [имеет место] по преимуществу, вполне сознавая [возможную] погрешность. И тем не менее закон правилен, ибо погрешность [заложена] не в законе и не в законодателе, а в природе предмета, ибо именно такова материя поступков (ηυλε τον πρακτον).

Так что, когда закон составлен для общего случая, а произошло [нечто] подсудное ему, но вне общего случая, тогда поступать правильно значит: Там, где у законодателя, составившего закон без оговорок, пропуск или погрешность, поправить упущение, которое признал бы даже сам законодатель, окажись он тут, а если бы знал заранее, то внёс бы [эту поправку] в законодательство.

Посему [добро] и есть право и лучше любого, но не безусловного права, [а точнее], оно лучше [права] с погрешностью, причина которой – его безусловность. И сама природа доброго – это поправка к закону в том, в чём из – за его всеобщности имеется упущение.

Здесь причина тому, что не всё подчиняется закону, так как относительно иных вещей нельзя установить закона, а, следовательно, нужно особое решение голосованием.

Для неопределённого и правило (κανον) неопределённо, подобно тому как в лесбосском зодчестве лекало (κανον) из свинца, ведь оно изгибается по очертаниям камня и не остаётся [неизменным] правилом, так и особое решение голосованием [меняется] в зависимости от предмета.

Итак, ясно, что есть «добро», и почему оно справедливо, и какого [вида] правосудия оно лучше. Понятно из этого также, кто такой добрый человек, ибо, кто способен сознательно избрать [добро] и осуществлять это в поступках, кто не [требует] точного [соблюдения своего] права в ущерб [другим], но, несмотря на поддержку закона, склонен [брать] меньше, тот и добр, и этот [душевный] склад – доброта, представляющая собою вид справедливости и не являющаяся каким – то отличным от неё [душевным] складом.

Возможно ли поступать с самим собой несправедливо – ясно из сказанного выше. А именно: Одна часть справедливого – это то, что установлено законом в согласии со всей добродетелью; так, закон не приказывает убивать самого себя, а что он не приказывает, [то] воспрещает.

Далее, когда человек вопреки закону причиняет вред, к тому же не в ответ на вред, [ему причинённый], и по своей воле, он поступает несправедливо, а [самоубийца поступает] по своей воле, потому что он знает, кому [вредит] и чем. И ещё: Кто в гневе поражает себя по своей воле, совершает это вопреки верному суждению, закон же этого не разрешает.

Следовательно, [такой человек] поступает несправедливо. Но с кем? Может быть, с государством, а не с самим собой? В самом деле, он страдает по своей воле, а никто не терпит неправосудие по своей воле. Вот почему государство даже налагает взыскание на самоубийцу и своего рода бесчестие преследует его как человека, который несправедливо поступил по отношению к государству.

Далее, в той мере, в какой поступающий несправедливо лишь неправосуден и не дурен в целом, ему невозможно поступать несправедливо с самим собой (это иной довод по сравнению с предыдущим; действительно, несправедливый в каком – то определённом отношении подл в таком же частном смысле, как, скажем, трус, а не как обладатель [всей] подлости целиком, а значит, и поступает несправедливо он не в меру такой [подлости]). В самом деле, иначе одного и того же [человека – самого себя] – можно было бы одновременно и обделить и наделить одним и тем же, а это невозможно, напротив, правосудие и неправосудие необходимо существуют между [двумя или] несколькими [лицами].

Кроме того, [несправедливый поступок] предполагает произвольность, сознательный выбор и первый шаг, так как не считается, что несправедливо поступают, делая в ответ то же самое, из – за чего пострадали, между тем как тот, кто [поступает несправедливо] с самим собой, одновременно [одно и то же] испытывает и делает.

Кроме того, [наконец], получится, что, [поступая с собой несправедливо, человек] терпит неправосудие по своей воле.

И в конце концов, никто не поступает несправедливо без того, чтобы совершить частное несправедливое дело, но никто не может блудить со своей [женой], вломиться в собственный дом, украсть своё [имущество].

В целом [вопрос о] несправедливом поступке по отношению к самому себе разрешается благодаря определению, [которое мы дали понятию:] «По своей воле терпеть неправосудие».

Очевидно, что и то и другое дурно – и терпеть неправосудие, и поступать несправедливо, ведь одно означает иметь меньше, а другое – [иметь] больше середины, она же подобна здоровью во врачебном [искусстве], закалке – в гимнастическом.

Поступать несправедливо, однако, хуже, ибо если такие поступки достойны осуждения и причастны порочности, причём либо полной и безусловной порочности, либо близкой к тому (ведь не всё, что произвольно [и несправедливо], сопряжено с несправедливостью [как складом]), то «терпеть неправосудие» не причастно к порочности и несправедливости.

Итак, само по себе терпеть неправосудие менее дурно, но при [известном] стечении обстоятельств ничто не мешает этому быть большим злом. Впрочем, искусству [или науке] до этого нет дела. Так, воспаление лёгких [врачевание] называет болезнью более [опасной], чем ушиб, и всё–таки при стечении обстоятельств последний может оказаться иной раз [опаснее], если случится так, что [человек], упавший от удара и получивший ушиб, захвачен врагами или погиб.

В переносном смысле, или пользуясь сравнением, [можно сказать], что право может существовать не в отношении к самому себе, но в отношениях частей [души], причём не всякое право, а «господское» и «семейное». Ведь в этих рассуждениях было проведено различие между частью души, наделённой суждением и лишённой суждения; имея в виду [обе] эти части, и думают, что существует несправедливость в отношении к себе самому, ибо между этими частями может быть [так, что] они испытывают нечто вопреки собственным стремлениям (ορεχεις), и потому у этих [частей души] своего рода право в отношениях друг к другу подобно [правовым отношениям] начальника и подчинённого.

Итак, будем считать, что справедливость и другие [нравственные добродетели] мы таким образом разобрали.